Свт. Афанасий (Сахаров), еп. Ковровский

Велика милость Божия, и пути Господни неисповедимы. Мне, грешной и недостойной, судил Господь служить великому светильнику земли Русской, молитвеннику за всю нашу многострадальную родину, и быть свидетельницей последних лет, последних дней его земной жизни и его кончины — рождения в вечную жизнь. Пишу эти строки за послушание, ибо, кроме меня, нет других свидетелей.

В последние месяцы (август и сентябрь) Владыка часто задавал мне вопрос: «А мне исполнилось семьдесят пять лет?»

Владыка немного задумается, проведет рукой по своей бородке и скажет:

— Ну что вы все, Владыка, помирать да помирать. Надо еще пожить, ведь так много еще не сделано (я имела в виду его труды по составлению служб Русским святым).

— А кому это нужно? Опечалится и уйдет в другую комнату.

Недели за две до серьезной болезни своей Владыка подходит ко мне и с грустью говорит:

— Владыка родной, что же это вы все думаете обо мне? (Надо сказать, что Владыка знал меня с возраста одного года и всегда называл меня просто по имени — «Ниночка», но когда я стала постоянно находиться при нем, то в присутствии посторонних он называл меня по имени и отчеству, и это уже вошло в обиход.)

— Да так вот, все думаю, что вам необходимо и Владыке Онисиму помогать, ведь он тоже совсем один.

— Владыка, да разве вы меня выгонять собираетесь?

— Ну, что ты, Ниночка, разве можно об этом даже помыслить!

И так этот разговор повторялся несколько раз. Однажды Владыка говорит:

— Нина Сергеевна, я думаю, может быть, вам дома готовить обед и готовый носить Владыке Онисиму, ведь там вам рядом. (Во Владимире я живу почти напротив Владыки Онисима, и в то время около него никого не было.)

— Владыка! Ну что же вы мне все время говорите о Владыке Онисиме и о Владимире? Ведь вы прекрасно знаете, что никуда от вас не поеду и вас не покину!

— Не поедешь? — оживился Владыка. — Ну, спаси тебя Господи! Ты будешь здесь?

Приехала одна близкая знакомая (Н[юра]) из Загорска, и Владыка в разговоре говорит ей:

— А у нас Нина Сергеевна скоро поедет к Владыке Онисиму во Владимир.

— Владыка, видно, твердо решил меня выгнать от себя и отправить к Владыке Онисиму.

Владыка подходит ко мне и так ласково говорит:

— Ну что ревешь? Да разве я отправлю тебя куда-нибудь? А я с кем останусь? Я вот только об одном молю Господа, чтобы ты не умерла раньше меня. Ведь вон какая ты слабенькая.

— Нет, больше не могу. Буду проситься у Святейшего куда-нибудь викарным. Напишу Владыке Пимену (Извекову), может быть возьмет к себе викарным. Я теперь могу служить, чувствую себя лучше.

Зная, как Владыка строг к выполнению церковного Устава, как точно он его выполняет и как грустит, что в наших храмах нарушают Устав, я ему ответила:

— Владыка, родной, да где же вам служить и точно выполнять Устав? Да вас через месяц выгонят, и снова будет скорбь одна.

— Конечно. Где же вам будут петь ирмосы по дважды да канон читать на 12 тропарей? Если будете сокращать — другое дело, может быть, и послужите.

— Ну, тогда и славьте Господа у себя в келлии.

— Тогда уж буду проситься у Святейшего в Печорский монастырь.

— Владыка, да ведь и там все равно сокращают службу.

— Но все же хочется в монастырь, — говорит Владыка.

— Владыка, дорогой, ведь старец о. Иеракс благословил меня до конца дней ваших служить вам так же, как я служила ему. Как же я не выполню это? Ведь я слово дала.

— А в Печорах разрешают родным жить: вот с Владыкой Вениамином сестра его жила там, и тебе разрешат там за мной ухаживать.

— Ну, тогда другое дело, тогда и я в монастырь согласна.

— Да на что же мне квартира? Мне она сейчас не нужна, а когда надо будет, будет и квартира.

— Ну, спаси тебя Господи, — отвечал Владыка.

Спустя несколько дней, сидя за письменным столом, Владыка позвал меня и говорит:

— Владыка, родной, неужели мне хоронить придется вас? Я не переживу этого горя. Ведь раньше все несчастья с вами делила, а теперь не перенесу последней утраты.

Владыка строго посмотрел на меня и строгим тоном сказал:

— Это еще что? Разве можно так привязываться к человеку? Этим нарушаешь свою любовь к Господу. Не одна, а с Господом останешься.

Мне так страшно стало: Владыка был очень строгий. Я низко поклонилась и сказала:

— Простите, Владыка, больше не буду так говорить и мыслить. Владыка указал мне на письменный стол и сказал, что там лежит завещание о том, как его хоронить и что все возложено на о. Иосифа.

На следующий день после этого разговора Владыка снова говорит:

— Ниночка! А мне исполнилось семьдесят пять лет?

— Владыка, родной, зачем же вы опять помирать да помирать? На кого же вы нас всех оставите?

— А я вас всех и там не оставлю, а еще больше буду заботиться о всех.

— Владыка, а Валерочку не оставите? (Это мой внук.)

— Неужели я своего Валерку родного оставлю? Ниночка, а к тебе у меня последняя просьба, — говорит Владыка. — Не оставляй меня здесь. Увези меня к моей любимой мамочке. (Она похоронена во Владимире.)

— Владыка, родной, будьте спокойны. Я сделаю все, что в моих силах, — ответила я.

— Помни, Ниночка, есть вторая часть «Поминовения усопших», приведи ее в порядок, — и показал мне на полку, где лежал экземпляр в первый раз переписанной рукописи.

— Не беспокойтесь, Владыка, все, что знаю, все сделаю.

Надо сказать, что последнюю неделю Владыка почти все время лежал в постели, так как было у него сильное недомогание. Это с ним бывало часто, и я не беспокоилась. Он слег в постель в понедельник 15 октября, а в среду 17 октября стал понемногу вставать; в четверг 18 октября и пятницу 19 октября опять лежал весь день. Вызвала я врачей, но ни один не приехал. И местный врач, которая два раза смотрела Владыку, была вызвана, но забыла прийти.

Все службы совершал Владыка без опущения и лежа в кровати. Так было и в пятницу 19 октября вечером. Отслужил Владыка вечерню и повечерие с каноном (только не помню: канон читал только Божией Матери, или, как Владыка часто делал, читался на повечерии канон и малому святому, т. е. «Пресвятая Богородице, спаси нас» — 4 раза; «Святый (имярек), моли Бога о нас» — 2 раза, («Слава… и ныне…»).

После службы, которая кончилась в 10 часов вечера, Владыка говорит мне:

— Ведь служба Кириллу и Мефодию и Иосифу Астраханскому еще не закончена у тебя?

— Нет, Владыка, я кончила только на 6-й песни канона.

И так мы стали с ним кончать эту службу. Дошли до тропарей и кондаков на часах, написали их, и Владыка многозначительно взглянул на меня и с благостной улыбкой сказал:

— Конечно, Владыка, кончу. Ведь план есть, и закончу. — Времени было уже около часа ночи.

— Ну, а теперь давай отслужим великую панихиду. Запоздали уж очень сегодня. Ты не очень устала?

— Ну, что вы, Владыка, я совсем хорошо себя чувствую. Я так люблю великую панихиду, что всегда готова ее петь.

И всегда молиться с Владыкой было так хорошо, но этот вечер был исключительный. Не могу передать этого словами, но состояние было какое-то особенное. Об этом я даже сказала Владыке по окончании службы. 17-ю кафизму он читал как-то особенно, особый подъем был при пении и у меня. На ектениях Владыка поминал много имен. Кончили мы в 3 часа ночи. Владыка говорит:

— Ну, подъем будет в 7 часов (как было у нас обычно).

— Владыка, ну хоть бы в 8, ведь совсем не отдохнем.

— Нет, нельзя. Надо пораньше, а то и не успеем. Вдруг кто приедет.

— Нина Сергеевна, а Владимир Сергеевич (это мой муж) долго лежал парализованным?

— Ну что вы, Владыка, он мне и дня не был в тягость, а только в радость. Я с радостью за ним ухаживала.

— Спаси вас Господи, Ниночка, — сказал Владыка. — Помоги вам только Бог.

В семь часов 20 октября слышу голос Владыки: «Пению время, молитве час».

И слышу — Владыка встал с кровати, умывается.

— Владыка, вам рано еще вставать. Надо еще полежать дня два-три, а то, боюсь, не стало бы опять вам плохо.

— Ну что ты, сегодня день именин преподобного Сергия, а я буду лежать. Нет-нет, я уже встал, я чувствую себя хорошо.

Я не успела еще умыться, а Владыка начал утренние молитвы сам. Я быстро умылась, вхожу в келлию Владыки и после утренних молитв беру благословение, а Владыка заботливо спрашивает:

И я начала читать полунощницу. Канон на утрени Сергию и Вакху Владыка читал как-то особенно (канон он всегда читал сам). На стихирах на стиховне Владыка рыдал, как ребенок. После окончания службы он спросил меня:

— Смотри, ведь Сергию и Вакху в пятки гвозди вбивали, а они стойко шли за Христом. Где же мы теперь, почему же мы не умеем так стоять за Церковь Христову?

— Владыка, как же не умели стоять? Ведь тридцать лет вы страдали за Церковь Христову. Какой же стойкости вам еще надо? Сколько вы пережили за эти тридцать лет, потеряв все силы и здоровье до того, что едва могли двигаться?

— Ну, а теперь давай отслужим молебен преподобному Сергию и мученикам Сергию и Вакху вместе, но без канона, — и начал служить.

Вдруг на седьмой песне канона у меня захолодало на сердце — у Владыки стал заплетаться язык:

— Преподобне, от-т-че Сер-гие… Ой, что со мной?..

— Отпуст, отпуст… — и сделал отпуст. Я успела снять с него мантию и положить его на кровать. Он смотрит кругом и говорит:

— Приидите, поклонимся и припадем ко Христу. Спаси нас, Сыне Божий, во святых дивен Сый, поющия Ти, аллилуйя.

— Еще раз, — говорит Владыка. Я снова пропела, и он поет.

— Якоже плод красный… — говорит Владыка. Я начала петь тропарь Всем Русским святым.

После этого Владыка обращается ко мне и говорит:

— Вы, Владыка, в своей келлии, на своей кровати.

— Н-е-е-т… — протяжно говорит Владыка. — Я тебя спрашиваю: где я?

Я вновь отвечаю, что он у себя в келлии и на своей кровати, и снова получаю ответ:

— Н-е-е-т… Я ничего не понимаю… А где же все-таки я? — А сам смотрит вокруг себя и радостно улыбается.

Я попросила Владыку лежать спокойно, не двигаться, а сама побежала к соседке, попросить ее вызвать врача и дать телеграммы московскому врачу и о. Иосифу.

Быстро возвратившись домой вместе с соседкой, просила ее срочно выполнить мои поручения, а сама осталась около Владыки. Владыка опять обращается ко мне:

— Владыка, родной, вы у себя в келлии. Вот кругом ваши иконы любимые. Вы у себя дома.

— Нет, я ничего не понимаю. А все же — где я был? На это я говорю, что ему надо отдохнуть.

— Ты очень устала со мной, иди ляг, отдохни. Я сказала, что совсем не устала и мне совсем хорошо. В 3 часа дня был районный врач, который мне сказал, что это явление мозговое, на почве нервного потрясения, и что нужен только полный покой.

В 4 часа дня приехали друзья из Москвы, а в 6 часов — московский врач. Наутро, в воскресенье 21 октября, прибыл о. Иосиф с матушкой Марией Ивановной. Владыка стал бодрее, всех узнавал, но имен произносить не мог. Когда ему называли имена, он не мог понять, волновался и раздражался. Вместе с тем, не понимая имен, он во время чтения вечерних и утренних молитв правильно делал возгласы и отпусты и даже не допускал ни единой ошибки, что поразило всех.

Как только он увидел, что приехали гости, первая его забота, несмотря на его тяжелую болезнь, была:

В первую ночь, когда я была около него, Владыка вдруг спрашивает:

— Владыка, — говорю, — вы заболели, вот приехали все вас навестить.

В понедельник о. Иосиф пособоровал Владыку, а во вторник утром причастил его. Когда о. Иосиф стал говорить ему, что надо ему причаститься, Владыка как-то не совсем его понимал. Тогда о. Иосиф говорит мне:

— Начинай читать правило, может быть, поймет.

Я начала. Владыка оживился, сделался радостный. В чтении я неправильно произнесла одно слово. Вдруг Владыка стал строгим и сказал:

— Как читаешь? — И поправил меня на этом слове (сейчас не помню, какое слово).

— Надо быть внимательнее, — сказал Владыка.

Я попросила прощения и получила благословение читать дальше. После причастия он был такой радостный и благостный. Во вторник 23 октября надо было уезжать о. Иосифу. В это время приехал еще один священник, большой почитатель Владыки. Когда он вошел, Владыка его узнал, но имени не понимал. Тогда батюшка назвал имя своего святого: «Александр Невский». Владыка оживился и говорит:

Этот священник пробыл недолго и уехал. После него стал собираться и о. Иосиф. Подошел к Владыке, Владыка его благословил, крепко обнял и поцеловал. А батюшка, бедный, весь в слезах. Тяжело ему было уезжать от такого больного Владыки, с которым была связана вся его жизнь и который был ему так близок и дорог, но Новгородский архиерей (преосвященный Сергий Голубцов) не разрешил оставаться дольше вторника. Без слез не могу вспомнить момент их прощания. Тяжело было и Владыке, но он крепился, а как только хлопнула дверь за о. Иосифом, Владыка тихим голосом спросил меня:

И Владыка горько зарыдал. Я стала успокаивать его, стала говорить, что он скоро опять приедет, но Владыка ответил:

— Нет, теперь уже все… Больше не увижу его… — и продолжал плакать. Долго мне пришлось уговаривать его, как ребенка, и долго не мог он успокоиться.

Еще приехало много знакомых. Он каждого обнимал и целовал (чего раньше не делал), как будто со всеми прощался.

Наступила среда 24 октября. Владыке стало немного лучше, все близкие несколько воспрянули духом.

Надо сказать, что Владыка всю жизнь очень строго относился к соблюдению поста. Утром он в среду говорит:

— Скоромное нельзя сегодня, — говорит Владыка.

— Не бойтесь, родной Владыка, я не накормлю вас скоромным в постный день.

— Ну, спаси тебя Господи, — ответил Владыка.

Днем приехали навестить Владыку наместник Лавры о. Пимен (Хмелевский), о. Феодорит и о. Кирилл (Павлов). Владыка ободрился, оживился и обрадовался. Первый вопрос был к о. наместнику:

— Ну слава Богу, — говорит Владыка. — А как выше? — Я пояснила о. наместнику, что Владыка беспокоится о Патриархе.

— Тоже все хорошо, — ответил о. наместник. Перекрестился Владыка и сказал:

Потом каждого благословил, крепко обнял и поцеловал со словами:

— Спаси вас Господи. — А потом говорит мне: — Угощай, корми всех.

Это была постоянная забота Владыки: как только кто приезжал к нему, он сейчас же просил: «Скорее, скорее самовар», — и уж тут задерживаться было нельзя. «Соловья баснями не кормят», — говорил он в таких случаях.

Как я сказала, Владыка в среду был бодрее. Вечером после молитв (вечерние молитвы читала я, а Владыка делал возгласы безошибочно) мы (нас было четверо) стали подходить под благословение.

Первой подошла матушка о. Иосифа — Мария Ивановна. Владыка обращается ко мне и говорит:

— Посмотри, ишь как она нарядилась! Ты видишь, какая она нарядная?

Мария Ивановна был одета как обычно, в простом платье и платочке. Владыка испытующе посмотрел на меня, как бы спрашивая, — понимаю ли я его слова. Я ответила:

— Мария Ивановна, а вы понимаете, о каком наряде говорит Владыка?

— Это то, что вы всю свою жизнь заботились о нем, всю жизнь отдали для него, и вот теперь на вас этот наряд.

Владыка радостно оживился и крепко пожал мне руку, как бы в благодарность, что я его поняла. На Марию Ивановну он посмотрел благостно, прямо-таки неземным взглядом, и этого взгляда ни я, ни она не забудем до конца дней наших. Следующей подошла женщина, которая в дни болезни Владыки помогала мне по хозяйству. На ней была надета кофточка с вышитыми карманами. Владыка благословил ее и говорит:

— Ишь ты какую кофту зеленую надела, да и карманы вышиты.

Затем подошла врач Мария Кузьминична, которая все время была дома. В этот день у нее сильно поднялось кровяное давление, и она все лежала. Владыке не говорили об этом, но когда он благословил ее, то спросил о здоровье:

— Как вы себя чувствуете? — Она ответила, что хорошо.

— Ну и слава Богу, — ответил Владыка. Последней подошла я.

— Ну и слава Богу, помоги тебе Бог. Укладывай скорее всех спать. А ты всех накормила?

Тут Владыка еще раз задал мне вопрос, чтобы я назвала свое имя. Зная, что он не воспринимает имена, я ему говорю:

— Владыка, я что-то все очень плохо понимаю, голова моя плоха. Владыка ответил:

— Ну вот и хорошо нам с вами: вы плохо понимаете, и я плохо понимаю, так нам и легко с вами будет.

Ночь прошла спокойно. Наступил четверг 25 октября. В этот день исполнилось пятьдесят лет монашества Владыки.

Утром Владыка стал более бодрый и стал сам переворачиваться в кровати. Все мои уговоры, что это ему вредно, были бесполезны. Владыка строго говорил: «Я сам знаю».

Возражать ему я не имела права вообще и тут тоже не могла настаивать, чтобы не раздражать его. Владыка был какой-то особенно благостный, как-то особенно благословил всех нас на три стороны, как будто бы это было для всех (и отсутствующих) близких его последнее благословение. На Марию Ивановну опять посмотрел любящим, благодарным взглядом. Мы все поздравили его с пятидесятилетием монашества. Потом я покормила Владыку, а он говорит:

— Меня накормила, иди корми скорее всех, а я отдохну немного. — Потом посмотрел на меня внимательно, благостно:

— А голова болит? (У меня часто были очень сильные головные боли; всегда, бывало, подойдешь в это время к Владыке, он положит руку мне на голову, и вскоре боль проходила.)

— Нет, Владыка, сейчас не болит, — но он все же положил мне руку на голову, подержал так немного, потом еще раз посмотрел на меня и, глубоко вздохнув, сказал:

— Родная ты моя! — как будто бы этим говорил, что скоро, скоро осиротею я и останусь одна.

У Владыки была привычка нахмурить брови, сделать как бы строгое лицо, но сквозь улыбку и при этом сказать: «Владыка сердится». Вот и тут вдруг Владыка принял такой вид, а я спросила:

— Сержусь, сержусь. Да ведь на тебя всегда сердиться можно. — А потом улыбнулся доброй-доброй улыбкой: — Ну иди, родная, корми скорее всех, а я отдохну.

Я вышла из его комнатки и сказала своим, что Владыка велел всех скорее кормить. Чувствовалось, что Владыка быстро заснул, но вдруг через несколько минут мы услышали неестественный хрип. Я подбежала к Владыке, и — о ужас! — язык не говорит, левая рука как плеть, пульса нет. Так как врач был здесь же и все было наготове, были приняты все меры, и наш родной Святитель был возвращен к жизни, но, увы, говорить он уже не мог. Был парализован и глотательный центр, так что с этих пор он не мог даже проглотить воды. Он ничего не говорил, но чувствовалось, что он был весь в молитве. В пятницу вечером он тихо мне сказал:

— Владыка, родной, вы сказали: «Молитва всех вас спасет»?

— Да, — ответил Владыка. Потом, спустя некоторое время я вижу, что Владыка что-то пишет на одеяле. В это время меня кто-то позвал в соседнюю комнату, а я говорю:

Врач (М[ария] К[узьминична]) мне на это говорит:

В это время подходит ко мне Анна Ивановна и тоже видит, как Владыка пишет. Я плохо разобрала и говорю:

— Владыка, я плохо поняла, напишите еще раз. Он ясно пишет: «Спаси Господи». Я говорю:

— Что вы написали — «Спаси Господи»? Он еле выговорил:

— Попроси Владыку, может быть, еще что напишет. Я попросила:

Он пишет большими буквами: «ВСЕ» — и поставил точку. Я, опять ничего не понимая, говорю, что Владыка устал и надо дать ему полный покой.

Ночь прошла спокойно, день субботы — так же. Владыка ничего уже не говорил. С субботы на воскресенье в 3 часа 30 минут вдруг я услышала стук в стену. Это всегда Владыка так делал, когда звал меня. Я подошла, но Владыка ничего не мог сказать. Я догадалась, что он просит одеть его потеплее. Так это и было. Я окутала его теплым одеялом, и на это он крепко пожал мне руку, как бы благодаря, что я его поняла.

В 8 часов утра мы все были около него. Я поправила подушку, умыла его, не двигая с места, не поворачивая. Через 15 минут опять послышалось неестественное хрипение. Все подбежали, но взгляд моментально застыл, глаза смотрели пристально в одно место. Я просила только тишины. Последний вздох — и все… Жизнь земная оборвалась, и это была минута — минута рождения в вечную жизнь.

Глаза были открыты. Я как-то невольно подошла и со слезами говорю:

— Владыка, родной, благослови закрыть твои глазки. — Мне стало страшно, но в то же время от сознания, что предстоит столько хлопот и падать духом нельзя, я опять бросилась к Святителю с мольбой:

— Владыка, родной, помоги только сохранить рассудок.

Хочется отметить, что рассказал близкий друг Владыки еще по Академии, преосвященный Симон. В 3 часа 30 минут он слышит звон: лопнула пружина у его часов. Невольно у него мелькнула мысль: не это ли последняя минута жизни его друга-Святителя? Надо сказать, что Владыка Афанасий в эту ночь совсем не спал. Чувствовалось, что он был весь в молитве и, может быть, мысленно обошел всех близких и знаемых, прощаясь с ними.

Теперь, когда вспоминаешь отдельные моменты, то чувствуешь, что Владыка хорошо знал и кончину свою, но очень все скрывал, чтобы не превозносили его люди. Мне вспоминается такой разговор, только не помню, в какой точно день он был, но уже в последнюю неделю. Владыка спрашивает меня:

Ничего не дошло до меня в то время. А ведь он скончался в воскресенье в 8 часов 15 минут утра.

Вот как мы бываем слепы и не понимаем ничего, а поймем только тогда, как все совершится…

Считаю необходимым записать для назидания об отношении Владыки Афанасия к посту. Он был очень строг в отношении соблюдения постов. Владыка рассказывал, что Господь помогал ему во всех его тяжелых обстоятельствах никогда не нарушать поста, но зато, как наступали праздники, он имел все для праздничной трапезы, где бы он ни был и в каких бы трудных обстоятельствах ни находился.

Вспоминаю такой случай: наступил Великий пост 1962 года — последнего года жизни Владыки. В этот год он как-то особенно делал всякого рода назидания. Наступила первая неделя поста. Обычно в понедельник и во вторник Владыка ничего не разрешал, кроме одного стакана чая с кусочком хлеба в 4 часа дня. В среду после 4-х часов разрешалось сварить картошку, но всю неделю полагалось сухоядение и только в субботу — суп с маслом. В четверг сварила я картофель очищенный, и что-то мне захотелось водички из-под этой картошки, но самовольно взять я, конечно, не смела, подала я на стол, а сама говорю:

— Владыка, а водички из-под картошки нельзя немного?

Владыка строго посмотрел на меня, казалось — пронзил меня взглядом (этого взгляда я никогда не забуду) и ничего мне не сказал. Стал читать молитву и благословил трапезу. Неудобно мне было, но Владыка и вида не подал: опять благостный, добрый, и я больше об этом случае не поминала. Наступила четвертая, Крестопоклонная, неделя, на которой все так же строго соблюдалось, как и на первой неделе Великого поста. Наступил четверг. Накрыла я на стол, Владыка выходит из своей комнаты, посмотрел на стол, а потом так ласково обращается ко мне и говорит:

— Нина Сергеевна! А водички из-под картошечки не хотите?

— Спаси Господи, преосвященнейший Владыка. Нет, не хочу.

Улыбнулся Владыка, ласково посмотрел на меня и ответил вопросом:

— Не хотите? Ну и слава Богу, — и начал читать молитву перед трапезой.

Владыка часто говорил так: «Пьяница пьет — я ему могу простить, потому что это страсть, и он не может ее побороть. Человек курит — я ему прощу, так как это страсть. Трудно человеку побороть эту страсть. Но вот НАРУШЕНИЕ ПОСТА ПРОСТИТЬ НЕ МОГУ. Не все ли равно, какой пищей насытиться? Ешь досыта, но ешь ту пищу, которая положена.

Как-то, примерно за месяц до кончины Владыки, за утренним чаем я что-то подала на стол, приготовленное мною (не помню сейчас что), и вдруг высказала:

— Владыка! А как все же вкусно! Я ем с удовольствием.

pravoslavnyi@narod.ru

Свт. Афанасий Ковровский (Сахаров; 1887–1962)

Последние дни земной жизни преосвященного Афанасия (Сахарова), епископа Ковровского